Н.В.Тимофеев-Ресовский

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ, ЗАПИСАННЫХ 12 ДЕКАБРЯ 1974 г. В.Д. ДУВАКИНЫМ

По университету из зоологов моими главными учителями являются Михаил Александрович Мензбир, Николай Константинович Кольцов и их ученики, более молодое поколение - Сергей Сергеевич Четвериков, Борис Степанович Матвеев, Сергей Николаевич Скадовский и еще несколько человек.
  Из ботаников для меня наибольшую роль сыграли в моем биологическом образовании Голенкин и не бывший никогда моим непосредственным учителем Николай Иванович Вавилов. Затем геолог Алексей Петрович Павлов, замечательный палеонтолог Мария Васильевная Павлова, жена Алексея Петровича, и географ Анучин. Вот это были мои основные учителя.
  К сожалению, я тогда не обратил должного внимания на физику и химию. Правда, в области физики, особенно для естественников, а не для специалистов, физиков и математиков, более или менее крупного учителя не было тогда в Московском университете. Химией я просто не занялся в те годы в достаточном размере. Я слушал очень увлекательные лекции по общей химии Александра Николаевича Реформатского, время от времени слушал Каблукова, физическую химию, работал соответствующие практикумы. В основном же занимался зоологией.
  По зоологии были тогда поставлены в Московском университете два совершенно образцовых, замечательных Больших практикума. Это, во-первых, и в первую голову, двухгодичный Большой зоологический практикум по беспозвоночным Кольцова и одногодичный, двухсеместровый практикум по сравнительной анатомии позвоночных животных при кафедре Северцова. Вел этот Большой практикум Борис Степанович Матвеев. Практикум кольцовский по зоологии вел Григорий Осипович Рос-кин, один из основных сотрудников Кольцова еще по университету Шанявского, его ученик и крупный цитолог и гистолог.
  Особенно интересно был поставлен Большой практикум Кольцова. Стержнем практикума было изучение всех классов, а не только типов беспозвоночных, начиная с простейших, одноклеточных и кончая переходом к позвоночным - оболочникам. Работа на практикуме была построена очень интересно и очень правильно. Практикум был круглосуточный. Ключ от .лаборатории хранился в условленном месте, и к нему в любое время имел доступ староста группы или его заместитель. Я сам был в течение года старостой Большого практикума, поэтому эти дела знаю хорошо. И действительно, несмотря на то что в Москве было холодно, голодно, единственным транспортом были только собственные ноги, мы все, "большие практиканты" Кольцова, работали очень много, поэтому ежели мы днем должны были заниматься какими-нибудь другими делами, то мы работали ночью. Теперешних рассуждении, что "ах! мальчики и девочки могут устать, переутомиться" и что-то вредно, а что-то полезно, у нас, конечно, не было. Мы были молодые нормальные люди.
  Я еще будучи гимназистом последних классов буквально натренировался мало спать. После чего всю жизнь довольствовался максимум пятью часами сна в сутки. Этого для меня было совершенно довольно. Все эти рассуждения: "Человек должен спать восемь часов", передремывать можно и двенадцать часов. А я выучился крепко спать. Никогда я никаких снотворных средств не употреблял, но выучился этому делу. Очень просто. Когда мне в старших классах гимназии действительно стало не хватать времени на всякие мои интересы: и зоологические, и искусствоведческие, и кружки, и... всякую такую муру... Да и чтение книг интересных. В мире куча интересных книг. Я до сих пор завидую людям, которые еще либо по небрежности, либо по глупости, либо по необразованности не прочли массу интересных книг, которые я прочитал. Я им завидую! Им же предстоит огромное наслаждение.
  Так вот, я натренировался мало спать очень простым способом: я всегда поздно ложился, в три часа ночи, до того занимаясь всякими делами. Под конец читал искусствоведческую литературу ночью. Последние двадцать минут перед тем как лечь, я несколько раз обегал вокруг нашего квартала, где я жил, на Арбате, в Никольском переулке, и ложился спать и засыпал, конечно, сразу. Ставил себе будильник на семь часов, т.е. через четыре часа будильник меня будил. И полтора-два месяца я ходил скучный, сонный, и мне хотелось спать. А потом помаленьку привык. И спал крепко, зато никогда не видел снов, ничего, никаких дуростей, спал себе как цуцик. И потом стал ставить себе будильник на полвосьмого. Четыре с половиной часа. Когда можно было, пять часов даже стл, во не больше. Больше пяти часов мне в жизни и не нужно было. Я рассчитывал так: "Ну что ж, станешь помирать - вроде обидно станет, что больше трети жизни проспал. Зачем? Спать и в гробу можно сколько угодно. Лучше побольше пожить-то". Ну вот, поэтому я приучился мало спать. И многие из нас спалимало. Только я-то через два месяца перестал отэтого страдать еще до университета...
  На практикуме дело было поставлено так. Григорий Осипович Роскин каждую неделю в четверг нас проверял. Человек нас было двадцать, не больше, так, от пятнадцати до двадцати варьировалось в те годы людей на Большом практикуме, в основном мужского пола, тогда только начали появляться девчонки в университете... И задавал материал на следующую неделю или две недели иногда. И очень следил за тем, чтобы мы не запускали материала, то, что нужно было сделать, чтобы более или менее вовремя, было нами сделано. А мы должны были готовить все препараты сами.
  У нас была прекрасная демонстрационная коллекция микроскопических препаратов и по всем группам беспозвоночных - у Николая Константиновича Кольцова. Он работал и в Неаполе, и в Виллафранке, и на самых разнообразных других морских и пресноводных биологических станциях. У него был огромный материал препаратов. Но мы все, что было возможно, по чему имелся сырой материал, должны были сами делать. Кроме того, мы сами целый ряд экспериментов должны были проводить. Должны были, например, разводить несколько видов инфузорий, разводить в культурах амеб и других корненожек, жгутиковых, должны были "наблюсти", зафиксировать и окрасить все стадии деления у этих простейших, а у инфузорий все основные стадии конъюгации. Это очень важная вещь, чему сейчас, к сожалению, недостаточно учат, благодаря чему многие молодые биологи оказываются на первое время довольно ограниченными в своих привычках и навыках в обращении с живым материалом биологическим. Дальше мы должны были по всем основным группам, типам и классам, животных опять-таки готовить сами препараты. У каждого из нас скапливалась большая собственная коллекция препаратов по всем группам беспозвоночных.
  Многое мы делали и для лаборатории. Лишние препараты сдавали в лабораторию, так что материал по препаратам разных групп животных в лаборатории постепенно рос и приумножался, что было существенным, потому что росло и число студентов на Большом практикуме. Так вот, практикум продолжался два года, четыре семестра. Но самое интересное и важное было окружение этого практикума. При Большом практикуме читалось несколько специальных курсов, часть из которых сопровождались специальными практикумами. Например, Дмитрий Петрович Филатов, замечательный наш экспериментальный эмбриолог, читал курс экспериментальной эмбриологии с практикумом, в котором мы, по возможности, проделывали самые простые эксперименты из области экспериментальной эмбриологии на дробящихся яйцах и зародышах лягушек, аксолотлей, тритонов.
  Сергей Николаевич Скадовский читал нам курс гидрофизиологии с практикумом, в котором мы проходили основные формы планктона, пресноводного бентоса, обучались измерять рН воды, некоторые компоненты солевого состава воды.
  Софья Леонидовна Фролова, замечательный цитолог из первой гвардии цитологов и кариологов нашего отечества, и Петр Иванович Живаго читали нам курсы цитологии и кариологии с соответствующими практикумами, где мы учились красить и считать хромосомы у удобных объектов.
  Да! Сергей Сергеевич Четвериков читал в связи с Большим практикумом интереснейший курс, который назывался: "Курс экспериментальной эволюции", или "экспериментальной систематики". Это, в сущности, была комбинация курсов биометрии и генетики с основами теоретической систематики. Это был очень интересный курс, который повлиял на дальнейшую работу и научную жизнь некоторых из нас в очень значительной степени.   При практикуме по сравнительной анатомии позвоночных Борис Степанович Матвеев читал очень интересный курс с демонстрационным практикумом по органогенезу, собственно специальной эмбриологии, по развитию отдельных систем органов у позвоночных. Владимир Викторович Васнецов читал интересный курс основ сравнительной анатомии и систематики рыб. И ряд преподавателей вели в связи с обоими практикумами: матвеевским и кольцовско-роскинским - курсы по определению позвоночных животных, пользованию определителями по их различным группам.
  Как видите, зоологии нас учили основательно. До того основательно, что в дальнейшем ни в преподавании, ни в научной работе своей - ни в чем не имея никакого дела со сравнительной анатомией позвоночных, и, в частности с центральной нервной системой оных, - я до сих пор могу наизусть перечислить все черепные нервы позвоночных, в артериальных и венозных системах могу перечислить основные вены и артерии и группы, у которых они впервые появились, или группу, у которых они исчезли в процессе эволюции, чего кончающие сейчас биофак зоологи обыкновенно совершенно не знают. Не то что забыли, а просто никогда и не знали. А нас этому учили и выучили так хорошо, что мы на всю жизнь это помним.
  Из курсов зоологических, конечно, совершенно своеобразным явлением природы были курсы Николая Константиновича Кольцова. Он читал в мое время два курса: курс общей зоологии, который мы, те, кто могли, если как-нибудь могли, ежели не целиком, то хоть частями повторно слушали сколько угодно лет, потому что он видоизменялся, дополнялся в связи с развитием наук и жизни каждый год, и Николай Константинович читал этот курс совершенно замечательно. Он был редким явлением в науке. Обыкновенно очень крупные ученые бывают неважными профессорами, так сказать, ораторами не бог весть какими,-да и с точки зрения построения их курсы часто бывают сумбурны. И наоборот, кафедральные златоусты обыкновенно бывают научными пустышками, ничем не интересными исследователями. Вот одно из редких исключений - это Кольцов. Из немецких биологов - Макс Хартман и Альфред Кюн, из англичан - Джулиан Хаксли. Вот эти люди все были крупнейшими учеными и блестящими профессорами, блестящими лекторами и в то же время блестящими преподавателями, прекрасно и рационально строившими свои курсы, поэтому слушать их было не только архиполезно, но и в высшей степени приятно и утешительно. Вот таким профессором был Кольцов. Второй его курс был курсом зоологии беспозвоночных с очень кратким добавлением обзора позвоночных. Это, собственно, систематический курс зоологии. Он был столь же блестяще построен, всегда, так сказать, поддерживался, так сказать, со всеми добавлениями нужными, связанными с развитием наук, и оба курса сопровождались совершенно сознательно Кольцовым не всем известными, наскучившими, часто изодранными, измазанными таблицами и плакатами, на которых изображены чьи-нибудь кишки или еще что-нибудь, кровеносные системы вскрытой лягушки, рисунками, а собственными рисунками на доске цветными мелками. И это были (иначе не назовешь) художественные произведения.
Кольцов их, читая лекции, во время изложения вопроса иллюстрировал своими цветными схемами. Так как он был прекрасным художником и графиком, то это было технически очень хорошо, ясно, много яснее, нагляднее любых изданных таблиц, но, кроме того, огромное значение имело - это синхронность самой лекции: он о чем-то говорил и это же схематически в это же время вычерчивал на доске. Вы следили за его изложением и за его же параллельным изображением. Это был прием, которым, конечно, мог пользоваться только такой всесторонне одаренный человек, как Николай Константинович Кольцов.
  Из ботаников мне ближе всех был Голенкин. Он считался скучным профессором, читал лекции не блестяще, далеко было ему не только до Кольцова, но и до своих коллег ботаников. Но он был прекрасным ботаником, прекрасным морфологом и систематиком высших растений и прекрасным, умным эволюционистом классического времени и классического направления. Его ботанические лекции были потому для тех, кто интересовался сутью дела, почти всегда интересными. Совершенно замечательными были лекции старейшины русской зоологии тех времен Михаила Александровича Мензбира. И я счастлив, что я прослушал в особенности его курс зоогеографии. Он был лектором-классиком по классическим проблемам зоологии. Когда мы слушали, его курс зоогеографии, исторической зоогеографии, у нас было впечатление, что мы сидим в аудитории дарвиновских времен и читает Дарвин, или Хаксли, или кто-нибудь из тогдашних классиков больших. Это был действительно не столь блестящий, как Кольцов, но столь же вдумчивый, умелый и умный лектор. Читал он классически, немножко суховато, за исключением тех лекций, которые он сам особенно любил и которые любили все русские зоологи. Его курсы зоогеографии... Было, сколько помнится, две-три лекции о миграциях различных животных и в особенности о миграциях птиц. На эти лекции, уже после революции, когда появилось железнодорожное движение в Советской России, тогда в РСФСР, стали ходить поезда, и не только с товарными вагонами, а и с пассажирскими, и 'дали ходить очень точно по расписанию, точнее, чем сейчас в целом ряде случаев; съезжались на эти лекции по миграциям животных вообще и птиц в частности, на эти две лекции, на одну неделю, в Москву слушать Мензбира все его старые ученики, профессора из Казани, Киева, Харькова, Одессы-мамы, из Петрограда, тогда уже не Петербурга, а Петрограда, из новенького Пермского университета, иногда даже из Иркутского и Томского и из Саратовского университетов. Одним словом, все, кто мог, со всей России съезжались слушать Мензбира. Читал он в старенькой аудитории Высших женских курсов в Мерзляках. В эту аудиторию тогда со всего здания притаскивали стульев сколько возможно, рассаживались и на подоконниках, и на ступеньках аудиторий. Все было полно. Так читал Мензбир.
  Очень интересны были лекции по общему курсу геологии Алексея Петровича Павлова. Я считаю большой бедой и глупостью, что уже давно кончают десятки тысяч нашей молодежи биофаки различные, не имея даже отдаленного представления о геологии. Этим самым значительная часть эволюционной биологии теряет конкретный смысл. Ну и палеонтологию, конечно, сейчас тоже биологи не изучают. Алексей Петрович Павлов каждый год группу студентов с общего практикума уводил на экскурсии в Подмосковье. Нам, не геологам, показывали, как выглядит геология в поле. Это тоже очень важно.
  Наконец, не могу не вспомнить Марию Васильевну Павлову. Это действительно палеонтолог-классик, супруга Алексея Петровича Павлова. Знамениты ее работы по эволюционной истории исследований на позвоночных. Мария Васильевна была замечательным человеком, добрейшей души. В мое время она уже была глуха" как тетерев. Слышала, но плоховато. С большим увлечением читала нам палеонтологию и эти камешки всякие, окаменелости показывала, и мы очень ее уважали. А экзамены она принимала, всю группу... Рассаживались мы в маленькой аудитории какой-нибудь, и вот она принимала экзамен. Экзамен у нее протекал следующим образом. Во-первых, группа, по тем довольным временам, роскошно складывалась. Кроме того, в группе находился какой-нибудь стрекулист, у которого был блат ободрать в Ботаническом саду какие-нибудь оранжереи. Одним словом, мы всегда готовили Марии Васильевне роскошный букет. Заворачивали в белую полупапиросную бумагу, которую тоже где-то кто-то доставал, и этот букет перед экзаменом на подоконнике ставился и так прикрывался газетой, но так, чтобы Мария Васильевна видела, что там все-таки букет ей приготовлен. И она уже немножко, так сказать, пускала слезу и, вообще, в растроганном виде начинала экзамен. Так как она была глуха, то, значит, брались несколько книг палеонтологических. Она кого-нибудь вызывает, задает вопрос, обыкновенно неглупый и очень общий вопрос. Тогда дежурные по книгам, значит, находили ответ нужный и довольно громко его, но однообразным таким, скучным голосом говорили. А спрашиваемый, около нее стоящий, кричал ей в ухо то же самое. Благодаря этому методу все сдавали блестяще, на сплошные пятерки. Мария Васильевна была страшно довольна и уже совсем растрогана. Я в группе был там тоже, ну вроде старосты. Ну потому что я умел дамам ручку поцеловать, моя обязанность потом была развернуть этот букет, поднести Марии Васильевне, поцеловать ей ручку по всем правилам искусства. Тогда Мария Васильевна в слезах меня целовала тоже. Вот как это происходило. Видите, всякие были учителя и всякие способы учиться.
  Очень я пробил и такого древнего классика Анучина, антрополога и географа. Он в возрасте лет восьмидесяти умер, кажется, в 23-м году. Все это было классично, интересно.
  В общем, мы получали действительно прекрасное образование, помимо прекрасного специального образования, ведь на последних курсах мы занимались специальными разделами биологии, кто чем интересовался: ихтиологией, гидробиологией, генетикой, цитологией, биометрией, систематикой тех или иных групп. Но наряду с этим мы получали ну действительно высококвалифицированное обозрение, собственно, всего естествознания. Поэтому для нас какая-нибудь ботаника, зоология, энтомология, ихтиология или геология не была чем-то таким вот специальным, а по бокам шоры какие-то. Поэтому и геологи были образованы биологически. Даже химики, ведь они тоже на первом курсе и общую зоологию, и общую ботанику слушали, так же как мы общую физику, общую химию, общую геологию. У нас у всех была единая естественно-историческая подоплека.