Миассовский университет

Р.В. Петров,
академикРАН, РАЕН,и РАМН,
вице-президент РАН, известный иммунолог. Знаком с Н.В.Тимофеевым-Ресовским с 1957 г.

Мне давно хотелось обратиться к 1956-1960 годам - времени столь памятному, столь принципиальному для судеб многих и многих в нашей стране. Особое значение они имели для молодых биологов, входивших в те годы в самостоятельную жизнь после окончания вузов. Я сам отношусь к этому поколению, так как учился в высшей школе в 1948-1953 гг., как раз тогда, когда пышным цветом цвел лысенковизм. Генетика была фактически разрушена, а преподавание генетики и биологии так искажено, что все мы, выпускники биологических, медицинских, сельскохозяйственных вузов, оказались изуродованными образованием.

В 1956 г. культ И.В. Сталина был развенчан, но Т.Д. Лысенко сумел втереться в доверие к Н.С. Хрущеву, и лысенковизм продолжал оставаться "официальной наукой". Молодые исследователи тех лет должны были либо остаться в этом болоте, либо искать выход в одиночку, если, конечно, зарождалось само ощущение и понимание, что ты в болоте. Представляете, что значила для молодежи в те годы возможность найти истинную генетику! Активных ее носителей в то время в нашей стране было не так много. Лишь несколько крупных ученых противостояли лысенковизму. Один из них - Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский (1900-1981). Мой очерк - это воспоминание о нем, написанное с позиции молодых людей, преодолевших изуродованность, полученную официальным образованием тех лет, и фактически спасенных для науки. Сейчас в прессе широко обсуждается Н.В. Тимофеев-Ресовский (Зубр) как ученый, как личность. Мне хотелось бы дополнительно осветить его большую миссию по спасению жертв нашего образования тех лет.

"Осетр рождает осетра" одна из начальных фраз первой лекции Н.В. Тимофеева-Ресовского. Первой лекции курса по генетике, который он прочитал нам на биостанции "Большое Миассово" летом 1959 г. Курс лекций сопровождался великолепным дрозофилиным практикумом.

Кому это нам читал Тимофеев-Ресовский? Кто заставлял его и кто посылал нас в Большое Миассово на Урал? Никто. Мы нашли его сами и приехали в свои отпуска. Он готов был обучать каждого жаждущего узнать, что такое генетика. Он не жалел для этого времени и сил, да и не мог не обучать неграмотных, так же как не мог не помогать, если это было в его силах.

Я расскажу чуть позже, как мы "пришли" к Тимофееву и что это значило для нас, изуродованных официальным биологическим образованием, которое называлось в период с 1948 по 1964 г. учением Мичурина-Лысенко. Сейчас хочу процитировать еще одну фразу из лекции Николая Владимировича. Эту фразу он вообще любил повторять: "Самое главное это уметь отличить главное от неглавного и. понять, почему это важно, в-пятых".

За много лет знакомства я не однажды хотел спросить его об этих фразах, но каждый раз приходил к выводу, что расспрашивать было бы глупо. В этих фразах частицы его сути, его способа изображать эту суть, его "глыбистости" не только в понимании существа, но и преподнесении его. Преподнесении в выпуклой, навсегда запоминающейся форме.

Почему, начиная рассказ о генетике, он сказал: "Осетр рождает осетра"? Не мышь рождает мышь, не лев льва или человек человека, а осетр рождает осетра. Хотя как исходная стартовая позиция для характеристики главного феномена генетики годилось бы любое животное, растение или микроб. Но он не сказал, что от представителей того или иного вида рождаются только особи данного вида. Он бы не был таким Учителем, если бы мыслил и говорил столь нудно. Он так не мог. Он сказал короткую сверхъемкую фразу из трех слов. А объектом избрал редкостный древний вид, который все равно порождает себя. Вымрет, но не изменит генам своим. В этой короткой формуле его тимофеевское правило - уметь отличить главное от неглавного, предусмотреть следствия, по крайней мере, во-первых, во- вторых..., в-пятых.

Мой путь к Тимофееву-Ресовскому, а с ним в генетику начался со знакомства с Володей Корогодиным. Он в то время - я имею в виду 1957-1958 гг. - был старшим лаборантом, или младшим научным сотрудником, в лаборатории при кафедре биофизики МГУ, а я - в той же роли в радиобиологической лаборатории Института биофизики Министерства здравоохранения СССР. Нас свела необходимость дать рецензии на одну из научных работ, посвященных действию радиации на эритроциты. Мы пришли оба к положительному заключению. Однако в моем рассмотрении факты анализировались в той части, которая касалась механизма гемолиза эритроцитов. А он причину необычности эффектов видел в том, что эритроциты не размножаются, что в них вообще нет ядерного материала, нет генов. Когда мы с ним обсуждали результаты, он видел, да и я не скрывал, что абсолютно ничего не знаю о генах. Он видел, что меня это угнетает, что я понимаю неполноценность своего образования (я учился в Воронежском медицинском институте в самый разгул лысенковщины, когда утверждалось, что никаких генов нет, что генетика - прислуга империализма). Он спросил меня: "Хочешь, я тебе покажу дрозофилу? У нас на кафедре есть одна линия с мутацией "Vermilion". "Конечно, хочу, - ответил я, - и не только потому, что запретный плод сладок.

В те годы среди наших биофизиков и радиобиологов бурно обсуждалась, вернее, критиковалась теория мишени как основа биологического действия ионизирующих излучений. Глядя в бинокуляр на дрозофил, я рассуждал о том, что поражение разных молекул в клетке должно, конечно же, иметь и различные последствия. Например, выбивание десятка макромолекул из миллиона тождественных не повлияет ни на что, но выбивание одной структуры, если она уникальна и ее ничто не дублирует, может оказаться смертельным.

- Ты прост, но близок к истине, - говорил Володя, - внеси уточнение: уникальными макромолекулами являются гены. Рассуждая на этом уровне, ты поймешь трефер- принцип Тимофеева-Ресовского, разберешься, почему большинство клеток под влиянием радиации погибают не сразу, а после деления или при попытках разделиться. Одним словом, здесь радиобиология и генетика сходятся. Но без дрозофилиного практикума тебе не обойтись. Законы генетики, понятия доминантности и рецессивности, мутации, аберрации и другие "хромосомные свинства", как говорит Тимофеев-Ресовский, без дрозофилиного практикума понять и усвоить очень трудно.

- А где же этот практикум?

- Только в одном месте, у Николая Владимировича на Урале.

Мы написали письмо и попросились на биостанцию. Мы - это я и двое моих друзей из Института биофизики - Миша Шальнов и Володя Беневоленский. В.И. Корогодин рекомендовал нас.

Приехав на станцию Миасс, пришли в конторку правления Миассовского заповедника. Этот заповедник не сумели закрыть угодники Н.С. Хрущева, так как декрет о его создании был подписан Лениным. В конторке мы провели два дня и две ночи, дожидаясь полуслучайной полуторки, которая везла что-то на биостанцию.

Машину встречали Николай Владимирович и жена его Елена Александровна. Они давно ждали нехитрое оборудование для гидробиологических исследований. Увидев нас, он прогромыхал:

- А, эскулапы приехали. Молодцы. Мы вам место для палатки приготовили. Разбивайтесь. Уже целая улица получается. Галя и Таня, биологи из Ленинграда, заведуют харчами. Вносите свой пай. А вечером к нам. Мы с Лелькой будем рады.

Наверное, мы были наименее генетически грамотны из всех слушателей этого летнего университета. И все, конечно же, в той или иной мере изуродованы биофаками или медвузами тех лет. Однако те, кто учился в Москве или Ленинграде, так или иначе сталкивались с инакомыслием или "ненадежными" биологами, ловили этот ветер своими дырявыми парусами. В Воронеже, где я учился, как и в других малых городах, все было сверхнадежно. На лекции по биологии приходили представители горкома. Учебник Бляхера изъяли из библиотек и отобрали у студентов. Я был, как штык образца 1948-1953 года.

Думаю, каждому знакомо: чувство стеснения, если не понимаешь элементарных вещей и вынужден задавать дурацкие вопросы. Но я заставил себя переступить через это чувство. Я получил шанс разобраться, научиться отличать главное от неглавного, получил шанс излечиться от синдрома десятилетней промывки мозгов. Я не уходил после лекций, пока не уяснял все. А Николай Владимирович не просто терпеливо, а с каким-то особым энтузиазмом отвечал мне на все вопросы, даже такого типа: "А может ли рецессивный ген быть доминантным по отношению к еще более рецессивному? А как же быть с теорией возникновения жизни из белковых коацерватных капель? А как же? А как же?.."

Я думал, он возненавидит такого студиоза. А он полюбил. Уже в Миассово стал называть меня Рэмушкой и потом так и называл всю жизнь. Кстати, на вопрос о том, как, по его мнению, возникла жизнь на Земле, получил ответ:

- Nobody knows, кроме Опарина.

- А все-таки, - настаивал я.

И тогда Николай Владимирович сформулировал мысль, которая для меня стала незабываемой. Она всплывает всегда, при всех рассмотрениях этой темы. Мы все такие материалисты, - рассуждал он, - что нас всех безумно волнует, как возникла жизнь. При этом нас почти не волнует, как возникла материя. Тут все просто. Материя вечна, она всегда была, и не нужно вопросов. Всегда была. А вот жизнь, видите ли, обязательно должна была возникнуть. А может быть, она тоже всегда была. И не надо вопросов. Просто всегда была и все.

Николай Владимирович был человеком, которого интересовало все. Конечно же, в один из вечеров он расспросил меня о тех исследованиях, что я веду в Институте биофизики. А я в то время "копал" обнаруженный вместе с Ларисой Ильиной эффект изменения антигенных свойств тканей после гамма-облучения. Опубликовав в 1955 г. этот факт, мы стали постепенно, опыт за опытом, отвечать на возникающие вопросы. Мы нашли наиболее изменяющиеся ткани. Разделили клеточные суспензии с помощью скоростных сепараторов на фракции - тогда их называли цитоплазматической, микросомальной и ядерной фракциями. Узнали, где изменения наибольшие, появляются ли новые антигены или исчезают нормальные. Мы вводили животным две аминокислоты с разными метками, чтобы увидеть, не изменяется ли соотношение аминокислот в белках, синтезируемых после облучения животных. Тогда мы еще не добрались до генетического контроля иммунитета. Это направление началось для меня после Миассово. Николай Владимирович заинтересовался всем этим и предложил сделать доклад на конференции, планируемой здесь, на биостанции, в августе. Мы все остались на эту конференцию, не значившуюся ни в каких официальных планах академий, министерств и ведомств. Съехались "левые" биологи, биофизики, генетики, математики. Пожалуй, из молодых медиков я был один. Миша Шальнов - физик. Володя Беневоленский окончил биофак МГУ.

В конференции, кроме Тимофеевых-Ресовских, принимали участие Н.В. Лучник, Л.С. Царапкин, А.А. Титлянова, А.Н. Тюрюканов. Приехали А.А. Ляпунов, Р.Л. Берг, В.П. Эфроимсон, М.В. Волькенштейн, С.Е. Бреслер, Ю.Я. Керкис, Л.А. Тумерман и другие.

Заседания проходили на лужайке у лабораторного дома. Погода была прекрасной. Дух конференции неповторим. Каждый делал доклад, казалось бы, о своем. Но это вызывало интерес у всех и не только потому, что участвовали неравнодушные и образованные люди. Это были борцы за восстановление генетического фундамента биологии в стране. Но собраться и обсуждать генетические проблемы легально в то время еще было нельзя. Лысенковщина продолжала хозяйничать в официальной науке. А здесь мы обсуждали доклад Ляпунова и Маленкова о формализации основ формальной генетики, доклад Эфроимсона о молекулярных основах наследственных болезней, Волькенштейна - о биофизике нуклеиновых кислот, Но главное было даже не в докладах, а в страстных диспутах и взаимных подсказках ошибок и находок. Когда я доложил об изменении антигенных свойств клеточных ядер после действия ионизирующего излучения, то получил целую программу, что делать дальше, как подойти к роли генов в иммунных реакциях, на каких животных следует решать эти вопросы. Аудитория была удивлена тем, что часть моих опытов проведена на генетически чистых линиях животных. Конечно, используя этих животных, я следовал иммунологической логике.

На этой конференции иммунология и генетика объединились для меня в одну логику. Вот это главная заслуга Тимофеева-Ресовского, его университета и его конференции - привести биофизиков, радиобиологов, иммунологов, медиков, математиков и физиков, занявшихся биологией, к генетическому знаменателю - основополагающему знаменателю всех биологических дисциплин и знаний. Ибо самое главное - уметь отличить главное от неглавного и понять, почему это важно, в-пятых.