В городе N. Все, опоздала! - матушка Евгения, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, тоскливо глядела на пустую привокзальную площадь города N. До монастыря, где она была настоятельницей, больше двадцати километров. Автобус в ту сторону пойдет только утром. На автостанции матушке посочувствовали, но помочь ничем не смогли. Она уже внутренне приготовилась к тому, что придется заночевать в городе, как в дверях автостанции ее чуть не сшибла женщина, устремившаяся к окошку диспетчера. - Люська! Люська, черт тебя дери! Уснула что ли? - Матушка Евгения при слове <черт> быстро перекрестилась и повнимательнее посмотрела на кричащую. Той было под сорок, потертые, видавшие виды джинсы, сарая куртка. Окошко отворилось. Женщина-диспетчер, тем же спокойным тоном, каким она минуту назад разговаривала с монахиней, ответила: - Ну что ты кричишь? Вечно как угорелая носишься. Давай бумаги. - Не ворчи. Просто домой скорей хочется. Тут только матушка Евгения поняла, что эта женщина - водитель такси. Ее серая <Волга> стояла у самого входа в автостанцию. У монахини затеплилась надежда. И хотя ни внешний вид женщины, ни ее манеры матушке не понравились, <Волга> была для настоятельницы последним шансом добраться затемно до монастыря. - Простите, - окликнула она садившуюся в машину таксистку. - Вы еще работаете? - матушка сделала вид, что не слышала разговора женщины с диспетчером. - Отработала уже. Сейчас машину в парк поставлю - и домой, - ответила та. - Видите ли, я в городе по делам была, и вот... опоздала на последний автобус. - Да, до монастыря далековато, - в голосе женщины прозвучало искреннее сочувствие. Она на мгновение задумалась, а потом, словно приняв решение, махнула рукой: - Ладно, мои оглоеды без меня поужинают. Садитесь, поедем. - А сколько это будет стоить? - робко спросила матушка. - Поехали, говорю. Там видно будет. Долгие северные сумерки уже затемнили окрестные поля. Машина ехала по пустынной дороге. Таксистка включила музыку. Прислушавшись к тому, что поет певица, матушка перекрестилась еще раз. - Выключить?- улыбнувшись, спросила водитель. - Если можно, пожалуйста. - Все правильно. Вам лучше такие песни не слушать. А мне, честно говоря, нравится. Жизненно. - Мне это трудно понять, - вздохнула матушка. Еще пять минут назад она радовалась тому, что все так хорошо закончилось, а сейчас уже искренне скорбела, думая о таксистке. - Вы меня простите, - обратилась монахиня к женщине, - как вас зовут? - Анна. - А по отчеству? - Да какое там отчество, мы же шоферня. Начальника гаража по - отчеству зовем, остальных по именам. - И что, с вами одни мужчины работают? - Почему? Диспетчеры, бухгалтерия, - начала перечислять Анна, но потом, словно поняв подтекст вопроса, засмеялась: - Нет, ребята меня не обижают. Да и за баранкой я уже лет пятнадцать. - А вот вы в брюках, - матушка пыталась быть тактичнее. - И выражения всякие допускаете. Наверное, курите? Это все не спасительно. - Курю, - вопреки опасениям матушки, Анна спокойно отреагировала на ее слова. - Кстати, а как к вам полагается обращаться? Сестра? - Нет, я настоятельница. Мать настоятельница. - Вы думаете, мать настоятельница, я о своих грехах не знаю? - она махнула безнадежно рукой. - Только ведь это в рекламе по телевизору дура какая-то под машину в мини-юбке лезет. Не видели? - Я не смотрю телевизор. - Ну да, я забыла. А выражаюсь ... бывает, но не подумайте, что я сквернословка какая ... Если матернусь ненароком, то по делу. - А в Бога веруете? - матушка уже овладела ситуацией. - А как же без этого? - В церковь на исповедь ходите? - В великий четверг ходила. Когда еще? Да, получается раз в год. - Надо чаще. И каяться, каяться надо в грехах. Их мало знать, надо с ними бороться. На вашей работе для женщины столько искушений. Наступило молчание. Анна о чем-то задумалась. Матушка уже не сомневалась, что Господь свел ее с этой женщиной не случайно. Вот и ворота монастыря. Когда Анна сказала, что денег брать с матери настоятельницы не будет, матушка Евгения обрадовалась, но уже не удивилась. И только в душе возблагодарила Господа, что она, грешная, своими словами тронула эту женщину. На прощанье пригласила Анну приходить в монастырь: - У нас служит на литургии отец Лонгин. Вот увидите: придете раз, захочется придти еще. И исповедник он замечательный. - И добавила: - А я буду всегда молиться о вас. Прошло несколько дней. В их быстротекущей череде постепенно забыла матушка Евгения таксистку Анну. Работы в монастыре было непочатый край, в город приходилось ездить по-прежнему часто, но пути женщин не пересекались. А однажды, во время короткого ночного сна, было матушке видение. Она и еще две женщины поднимаются на гору. Одна - прежняя ее знакомая еще по той, до монастырской жизни, а во второй матушка Евгения узнала таксистку Анну. Окрестности горы очень живописны, вершины не видно. Идут они легко, дружно. Вдруг городская ее приятельница говорит: "Не могу больше. Не идут ноги". Матушка удивлена, ведь идти так легко, так приятно. Дальше они идут вдвоем - матушка Евгения и Анна. Все круче подъем, все больше камней на пути. Вот уже и она чувствует, как деревенеют ноги, как усталость сковывает их своими цепями. Ее покидают силы. А что же Анна? Она по-прежнему идет легко, бодро. Только обернулась на прощанье, улыбнулась сочувственно - и пошла дальше. Наверх. Одна. Проснулась мать настоятельница с тяжелым сердцем. Она пыталась себя убедить, что сон из разряда пустых, ничего не значащих. Или это искушение дьявольское. Но сон "не отпускал". А где-то через месяц, в самый канун ее именин, сон повторился. В мельчайших подробностях. Да и сон ли это был? Матушка сидела в своей келье и, казалось, на минуту задремала... И она поехала в город, искать Анну. Нашла быстро. Та узнала ее, обрадовалась. - Давайте еще раз прокатимся? С ветерком! - у Анны было хорошее настроение. - В соседний райцентр через два часа поезд из Москвы приходит, я обычно туда за пассажирами еду. Вас довезти - крюк небольшой. Чтобы поговорить обстоятельнее, матушка Евгения согласилась. На этот раз она решила подробнее расспросить таксистку о ее работе. Ибо себе она уже расшифровала сон: гора - это путь на Небо, к Богу. Анна поднялась выше нее, ради Бога бросившую налаженную жизнь, надежды на создание семьи. Почему? Анна рассказывала охотно, ей явно льстило внимание матушки. Как живет? Да как все сейчас. Трудно. Раньше у них в парке было четырнадцать машин, осталось четыре. Считается, что шофер берет у руководства машину в аренду. Есть клиент, нет, а в конце месяца выложи положенные деньги. Запчасти, ремонт - тоже из своего кармана. Но ничего, выкручиваемся. Муж шахтер, грех жаловаться - пьет в меру, детей любит, целыми днями на даче возится. Впрочем, что ему еще делать - работает два дня в неделю, а деньги и за них не платят. Получается, всю семью кормлю. - Да, - вспомнив, обернулась к матушке Анна. - А я ведь у вас в монастыре на службе была. Причаститься не получилось, а батюшка в самом деле понравился. Хорошо служит. - Что же меня не нашла? - По сторонам посмотрела - не увидела, а специально спрашивать как-то неудобно было. И тогда матушка решила спросить напрямую. - Когда мы виделись ... в тот раз ... я тебе о грехах говорила. Ты на меня не обиделась? - А на что обижаться? Вы же правду говорили. Вот, - и она показала на пачку сигарет, лежащую под лобовым стеклом, - сколько раз обещания себе давала: брошу. А ни черта не получается. Ой, простите, - и она опять засмеялась своим смехом, который уже не раздражал матушку. Анна смеялась, откидывая назад голову, очень громко. - Вырвалось. А правду говорят, что ... нечистого лучше не вспоминать? - Скажи, - словно не слыша ее вопроса, вновь обратилась к Анне монахиня, - скажи, ты, наверное, в жизни ни на кого не обижаешься? Не осуждаешь никого, да? - Куда вы хватили! Чего-чего, а косточки мы бабы другим людям помыть любим. Я что, особенная? А обижаться, по-моему, тоже с умом надо. - Как это с умом? - Обидит меня человек несправедливо, а потом извиниться - мол, с горяча, - что же обиду в сердце держать? Бывает и сама наорешь на человека, потом отойдешь, остынешь... Последние слова Анна оборвала, не докончив фразы. Машина встала. - Что-то случилось? - спросила матушка. - Чуть не проскочила за разговорами, - и Анна головой указала направо. Чуть сзади из маленькой деревушки на большак выходила полевая дорога. По ней почти бежали две старушки. - Да не бегите, "одуванчики", подожду. - И, обращаясь к матушке, добавила. - Добросим бабок до села? Они за хлебом в магазин топают. Это, почитай, километров шесть в одну сторону. В это время подбежали к машине старушки. - Спаси Господи, спаси Господи! Здравствуй Анна, мы уж думали, что ты раньше проехала. - Ну и прошлись бы. Говорят, полезно. Старушки увидели матушку. Лица их были знакомы ей, а уж то, что Анна везет матушку настоятельницу, привело их в восторг. - Ладно, хватит кудахтать, - с деланной сердитостью проговорила Анна. - Я из-за вас к поезду опоздаю. Бабушки притихли, сложили руки на своих многочисленных сумках и словно окаменели. Но когда через пять минут они высаживались у магазина, старушки вновь загалдели, не жалея превосходных эпитетов Анне. Та только отмахнулась. Не успела за ними захлопнуться дверь, как перед машиной возникла женщина: - Анна, помоги! Тут дед Михайло со вчерашнего дня околачивается. С Григорием скотником пенсию обмывает. - Ну и флаг ему в руки. А я то что могу сделать? - Да бабка его, - она же тетка мне, - извелась небось, совсем! А он еще день-два, с этим обормотом всю пенсию пропьет. Тебя-то дед уважает. - Где он? - Да вон у магазина сидит. Михаил Иваныч, - внезапно закричала женщина, - тебя Анна зовет. К удивлению матушки дед не заставил себя долго ждать. - Привет, радость моя! - изрядно поредевший рот старика расплылся в улыбке. - Че звала? - Че звала, че звала... Такси подано, сэр. Садись, старый хрыч, довезу прямо до дому. - Ладно шутить, ведь в обратную сторону. - Так из большого уважения, да и матушка благословит, а то ведь оставишь бабку свою без пенсии... По разговору Анны монахине было трудно понять, когда та говорит серьезно, когда нет. Но дед послушно погрузился на заднее сиденье, "Волга" развернулась и понеслась в обратном направлении. Затем ехали полевой дорогой, сворачивали еще куда-то - матушка не знала этих мест, - пока наконец деда не довезли до самого дома. Когда ехали обратно, матушка спросила: - Вы же опоздать можете к поезду... - А! - только махнула та рукой. - Пустяки. Да и вы разве по-другому бы поступили? - Я? - переспросила монахиня, - и не нашлась что ответить... Она попыталась уговорить Анну высадить ее, чтобы той не делать лишний крюк, но таксистка была неумолима. - Я же обещала. Позже матушка у своих же послушниц узнает, что Анну знают во всех окрестных деревнях. И она никогда не проедет мимо идущего старика или маленького ребенка, если в машине есть место. Но это настоятельница узнает позже. Пока же, прощаясь с Анной, она поцеловала ее. Женщина смутилась, не ожидав от строгой, одетой во все черное монахини такого порыва. - Матушка настоятельница, если что надо будет, довезти куда - только свистните, ой, то есть, ... позовите. - Хорошо, Анна, - ответила та и быстро пошла от машины. Но у самых ворот обернулась. Анна уже заводила машину. - Не слышу, матушка? - таксистка высунулась из окошка. - Молитесь за меня, Анна, - тихо произнесла мать Евгения и скрылась в проеме монастырских ворот. - Что вы сказали? - проводив взглядом монахиню, Анна посмотрела на себя в зеркало. - Да, Анюта радикулит ты себе уже нажила, а теперь, оказывается, на старости лет глухой стала, пора на пенсию. Через секунду "Волга" неслась по дороге обратно в город N, потому что к поезду из Москвы было уже не успеть.